ЧТЕНИЕ

- методика работы с текстом. Термин Ч. становится господствующим в рамках постструктурализма наряду с такими терминами как "письмо", "текст", "текстуальность", "интертекстуальность" и т. д. Постструктуралистское понимание текста как взаимообратимого переплетения и движения гетерогенных культурных значений и кодов предполагает иную процедуру Ч., требуемую текстом. Существуют разные способы обозначения и описания новой процедуры Ч.: "симптоматическое" Ч., "аллегорическое" Ч., "деконструктивное" Ч. и др. Общим знаменателем всех этих практик Ч. выступает переход от противопоставления письма и Ч. к единству, комплексу "письмо - чтение". Традиционная практика Ч. покоится на некоторых основаниях: во-первых, между произведением как целостной и замкнутой структурой и читателем существует определенная смысловая дистанция; во-вторых, письмо - автору, Ч. - читателю; втретьих, произведение как целостная структура предполагает единство смысла, которое читатель, по определению, должен обнаружить. И последнее, единство означаемого предполагает определенное насилие над другими возможными означаемыми и, соответственно, над другими возможными Ч.

В середине 60-х гг. Р. Барт попытался провести границу между "критикой" и Ч. с т. зр. проведенной им границы между текстом и произведением. Различие между текстом и произведением в общем сводится к тому, что произведение означает ставшую структуру, законченное производство, в то время как текст означает процесс становления, процесс производства произведения, как в акте письма, так и в акте Ч. Текст в отличие от произведения не поддается жанровой классификации, исчислению, филиации, потреблению, постигается через свое отношение к знаку, собственную множественность, через удовольствие. Т. о., в то время как критика ориентируется на произведение, Ч. ориентировано на текст. В "Критике и истине" Барт выделяет несколько правил "критического правдоподобия" Во-первых, всякая критика предполагает объективность Это означает, что произведение существует независимо от нас, обладает свойством "внеположенности". В этом смысле произведение функционирует в рамках субъект-объектного противопоставления. Во-вторых, всякая критика должна основываться "не на предметах (они непомерно прозаичны) и не на мыслях (они непомерно абстрактны), а на одних только оценках". Критика должна придерживаться "вкуса", который запрещает говорить о реальных предметах. Именно в свете вкуса и оценок критика объективирует произведение. Далее, последнее правило, налагаемое "адептами критического правдоподобия" - это ясность: критику воспрещается говорить на любых языках, ему предписывается говорить однимединственным языком, вторичным метаязыком, надстраивающимся над первичным языком произведения. И последняя теорема, которой руководствуется критическое правдоподобие - необходимость уважать "специфику" литературы - "литературы как особой реальности". На уровне произведения между критиком и читателем пролегает пропасть: критик не может заменить читателя. Если даже критика определить как пишущего читателя, на пути последнего всегда стоит подозрительный посредник - письмо. А последнее предполагает определенную аналитику. А Ч. же в отличие от письма и критики означает "желать произведение, жаждать превратиться в него; это значит отказаться от всякой попытки продублировать произведение на любом другом языке, помимо языка самого произведения: единственная, навеки данная форма комментария, на которую способен читатель как таковой, - это подражание..." (Барт). Т. о., если критик желает не произведение, а свой собственный язык, то читатель желает язык самого произведения. Иначе говоря, если критик желает означаемое, то читатель желает означающее.

По Барту, преодоление этой пропасти возможно на уровне текста. Текст, основанный на принципе "различения", гетерогенности ликвидирует пропасть между Ч. и критикой. В результате перехода "от произведения к тексту" разрушается представление о тексте как о замкнутом структурно-семиотическом пространстве, о целостном и завершенном объекте. С этой т. зр. разрушается дистанция между письмом и Ч. Письмо и Ч. оказываются в некотором смысле тождественными, поскольку акт письма предполагает в силу принципа "различения", гетерогенности приятие Другого через бесконечное откладывание означаемого (а читатель, по определению, является временным заместителем и гарантом отсутствующего означаемого) на будущее, и в бесконечности означающего предполагается "не невыразимость означаемого, а игра".

Деррида определяет литературную критику как философию литературы. Это означает, что критика руководствуется философскими категориями, типа истины, смысла, бытия и т. д. Критика под прикрытием философии "насилует" произведение в поисках истины и смысла. Присутствие единого смысла как подражания идее предполагает определенную критическую установку, регулируемую означаемым. Последнее выполняет тотализирующую функцию по отношению к означающему потоку. Согласно Деррида, текст не исчерпывается ни авторскими интенциями, ни историческими условиями, в которых создается этот текст, ни читателями. В тексте всегда остается некий остаток, некая избыточность, которая "даруется" отсутствием смысла вообще, т. е. бессмысленностью текста вообще. В этом смысле допустимо любое прочтение текста. Неразрешимая бессмысленность текста вовсе не означает, что нужно отказаться от тщетных поисков смысла. Напротив, бессмысленность предполагает интенсификацию этих поисков, для того чтобы лишний раз убедиться в окончательной бессмысленности текста. Причем, последняя носит не негативный, а утвердительный характер.

Американский вариант деконструкции усиленно развивает вопрос о связи письма и Ч. При этом он исходит из романтической идеи взаимоуничтожения присущих тексту противоречий и, соответственно, выдвигает положение о саморефлексивности, самодеконструктивности текста Текст предполагает в собственной структуре деконструкцию, модус "неправильного прочтения". Буквальный и метафорический смыслы взаимно нейтрализуют друг друга. Как говорит П. де Ман, текст рассказывает историю "аллегории собственного непонимания". Поскольку с этой т. зр. любое прочтение является неверным, следовательно, допустимо любое Ч. Особую критику у американских деконструктивистов вызывает положение о референциальности литературного текста. Последняя предполагает возможность правильного прочтения, возможность выявления заключенного в литературном произведении объективного смысла как воспроизведения, "регистрации", отражения внешней реальности. Как говорит Дж. X. Миллер, "понятие буквального или референциального применения языка является иллюзией, возникшей в результате забвения метафорических "корней языка"". Как только текст выводится по ту сторону принципа реальности, он лишается объективного коррелята. И весь вопрос об истинности или объективности текста перекладывается на читателей, в множестве интерпретаций которых текст обнаруживает собственную бессмыслицу, т. е. бесконечное множество возможных смыслов, ни один из которых не может претендовать на достоверность именно в силу отсутствия объективного коррелята. Миллер поясняет: "...существование бесчисленных интерпретаций любого текста свидетельствует о том, что чтение никогда не бывает объективным процессом обнаружения смысла, а является вкладыванием его в текст, который сам по себе не имеет никакого смысла". Т. о-, стирается граница между Ч. и критикой, между читателем и критикой.

Т. X. Керимов